Кратко: в стихотворении «Я памятник себе воздвиг…» Пушкин конструирует сложное, двойственное «я» — одновременно гордо-утвердительное и иронично дистанцированное. Метафора памятника выступает центральным образом, через который поэт заявляет о долговечности своего слова; ироническая дистанция (тон, выбор оценочных формул, отсылки к традиции) одновременно смягчает пафос и ставит это заявление в перспективу литературной истории и общественного суждения.

1) Метафора памятника — как средство самоутверждения

Памятник здесь переносно обозначает поэтическое наследие: устойчивость, видимость, общественную память. Образ «нерукотворного памятника» (нерукотворный = не сделанный руками) придаёт творению элемент природной данности, своего рода «божественную» естественность — поэзия как творение гения, не ремесла.Ассоциация с античным мотивом «Exegi monumentum…» (Гораций) отчётливо ставит Пушкина в ряд великих поэтов, чья поэзия «переживёт» смерть автора. Но перевод этой древней формулы в русскую ситуацию меняет акцент: у Пушкина устойчивость связана не только с художественным совершенством, но и с народной дорогой («К нему не зарастёт народная тропа»). То есть бессмертие — не элитарное, а общественное, народное признание.Метафора памятника позволяет перенести характеристики материального монумента (высота, видимость, посещаемость) на текст: поэзия предстаёт как объект поклонения, как «место» памяти.

2) Ироническая дистанция и тон «я»

В самом пафосе заявления присутствуют сдерживающие элементы: Пушкин не просто хвалит себя — он делает это в ключе рефлексии о назначении поэта. Обороты типа «И долго буду тем любезен я народу…» имеют оттенок рационального, почти прагматичного объяснения причин своей «любезности»: не хвастовство ради хвастовства, а результат воздействия — «чувства добрые пробуждал я в нём».Ирония проявляется как легкая самоосмеяющая дистанция: поэт одновременно позволяет себе высокую мотивацию (бессмертие), но и показывает, что бессмертие зависит от «народа», от течения времени, а не только от его собственного воззрения. Это снижает претенциозность и делает утверждение более честным и тонко ироничным.Есть и интертекстуальная ирония: отсылки к Горацию и общему риторическому мотиву «не умру весь» (non omnis moriar) осмысляются в национальном ключе — Пушкин как «новый» классик, но не копирующий старых образцов, а перерабатывающий их для русской публики.

3) Позиционирование в литературной традиции

Пушкин пишет о себе как о приёмнике и одновременно преобразователе традиции. С одной стороны, он наследует классические традиции (формула памятника, тон реторического уверения), с другой — утверждает свою связь с народным началом: поэзия должна быть «любеза народу», пробуждать «чувства добрые».Такое сочетание ставит Пушкина в роль культурного медиатора: он — «монумент» в строгом, классическом смысле, но этот монумент «народный» по своей функции и значению. Это как бы объявление: место в каноне он занимает не только как мастер формы, но и как создатель национальной поэзии, доступной и понятной широким слоям.Ироническая дистанция помогает избежать прямого манифестационности: притязание на бессмертие не выглядит гордыней, а предстаёт как философское заключение о судьбе искусства и роли поэта.

4) Стилистические и композиционные приёмы, поддерживающие конструкцию «я»

Языковая ясность, аподиктичность утверждений (буду жить, не умру весь и т. п.) придают «я» уверенность; одновременно конкретизация — «народная тропа», «душа в заветной лире» — делает образ своего рода «соотнесённым» с реальной общественной практикой чтения.Контраст «памятник — прах», «тленность — бессмертие» усиливает драматическое поле речи: «я» осознает смертность тела, но утверждает духовную продолженность через искусство.

Вывод
Лирическое «я» в стихотворении — это позиция зрелого, самосознающего поэта, который умело совмещает гордое притязание на литературную вечность (через образ памятника и интертекст с классикой) с иронической дистанцией, смягчающей пафос и переводящей претензию в аргументированное, общественно ориентированное заявление. В результате Пушкин конструирует образ поэта и одновременно модель его места в традиции: он и продолжатель великих образцов, и народный голос, и тонкий саморефлексивный ум, понимающий условность всякой славы.