Коротко о месте монолога. «To be, or not to be…» — центральный внутренний монолог Гамлета, где мысль сама себе препятствует: герой формулирует проблему жизни и смерти, но не переходит к действию. Это выражение «кризиса воли» одновременно типично для позднеренессансного человека — усиленной рефлексии и индивидуализации — и предвосхищает барочные приёмы контраста и эмоциональной поляризации.

1) Риторические фигуры (с примерами и функциями)

Антитеза (противопоставление): «To be, or not to be» — самый очевидный пример; вся композиция монолога строится на противопоставлениях (жить/умереть, терпеть/противостоять). Антитеза фиксирует раскол в воле: выбор как невозможность окончательно склониться ни в одну сторону.Риторические вопросы: «Whether ’tis nobler…?» и далее ряд вопросов без прямого ответа. Вопросы моделируют сомнение и мысленную стагнацию — мысль исследует варианты, но ими не исчерпывается.Гипофора (вопрос → частичный ответ): Гамлет иногда сам отвечает на поставленные вопросы («…Or to take arms against a sea of troubles, And by opposing end them?»), что выглядит как попытка рационализировать волю, но ответы часто порождают новые вопросы.Метафоры и метонимии: «the slings and arrows of outrageous fortune», «a sea of troubles», «the undiscover'd country». Эти яркие метафоры внешних опасностей и неизвестности делают абстрактную дилемму осязаемой — и одновременно увеличивают страх перед действием.Эвфемизм/юпемизмия: «to sleep» — эвфемизм смерти. Сон как образ смерти смягчает тему, но затем он же становится парадоксальным: «To sleep — perchance to dream» — страх снов/видений после смерти блокирует волю.Парадокс: действие, которое должно освободить (смерть — избавление от страданий), становится угрозой (неизвестность после смерти), и этот парадокс парализует.Анафора и перечисление (enumeratio): последовательное перечисление страданий «the heart-ache and the thousand natural shocks / That flesh is heir to» создаёт впечатление тяжести; перечисление усиливает ощущение перегрузки, обосновывая пассивность.Персонфикация и обобщение: «Conscience does make cowards of us all» — отвлечение внутреннего процесса (совесть/совесть) в качестве внешней причины бездействия; делает колебание универсальным, а не лишь личным дефектом.Звуковые приёмы, ритм и паузы: шекспировский бланк-верш (iambic pentameter), цезуры и энжамбменты моделируют прерывистость мысли, затрудняют «плавный» переход к действию — форма повторяет содержание.

2) Философские антитезы и культурно-исторический контекст

Мысль (самосознание) — действие. Ренессансный идеал человека как рацио‑субъекта (homo rationalis, гуманистическая ценность разума) порождает интенсивную рефлексию; но это же самосознание делает действие труднее — чем яснее объект анализа, тем сложнее рискнуть. Барочная эстетика усиливает это напряжение контрастами и эмоциональной напряжённостью.Терпение (stoic/христианская терпимость) — бунт/активное сопротивление. Гамлет взвешивает «требуется ли [...] терпеть» и «взяться за оружие». Здесь слышны стоические и христианские этики страдания, и одновременно новая политическая прагматика (деятельность ради результата) — конфликт ценностей.Жизнь — смерть / известное зло — неизвестное зло. Ключевая антитеза: лучше продолжать неидеальную жизнь (известные страдания), чем рискнуть неизвестностью смерти («the undiscover'd country»). Это сомнение связано с религиозной и эсхатологической неопределённостью эпохи Реформации: страх вечного осуждения/неопределённости после смерти усиливает колебание.Свобода воли — предопределение/промысл. В эпоху борьбы между авторитетами (католичество/протестантизм, гуманизм и догма) вопрос о том, что управляет поступками — воля субъекта или высшие причины — становится для героя реальным ограничителем действия.Разум — страсть. Ренессансная вера в разум сталкивается с возрастающим вниманием к страстям и нестабильности (предвестник барочного интереса к конфликтам внутренней души). В монологе разум анализирует и останавливает страсть, что приводит к вялости воли.Индивидуальная мораль — общественная обязанность. Гамлет думает о личном спасении и о долге (семья, честь) — конфликт между личным (спастись, уйти) и публичным (отомстить, восстановить справедливость).

3) Почему именно такие приёмы усиливают «кризис воли»

Структурные противопоставления (антитезы) делают выбор бинарным и парализующим: когда каждая сторона кажется непреодолимой, воля осторожничает.Риторические вопросы и повторы превращают монолог в «внутреннее судебное разбирательство», где аргументы, а не действие, получают приоритет.Метафоры внешнего и внутреннего (оружие vs. сон/сновидение) визуализируют дилемму: действие — прямое, телесное; размышление — нематериальное, ментальное. Явное оформление бед через перечисление «тонны» причин жить/умирать создаёт эффект наслоения аргументов, накапливающих тормозящий вес.Религиозно-культурный фон (страх перед загробной судьбой, скептицизм гуманистов) делает последствия действия морально и экзистенциально неопределёнными — это один из сильнейших демотиваторов.

Краткий итог
Монолог сочетает классические риторические средства (антитеза, реторические вопросы, метафоры, перечисление) с глубокими философскими антитезами, свойственными переходной эпохе: рациональность ренессансного самосознания сталкивается с эмоциональной, метафизической и моральной неустойчивостью, характерной для раннего барокко. В результате текст не просто описывает сомнение — он его театрализует: форма (ритм, паузы, фигуры речи) воспроизводит внутреннюю борьбу и делает волевой кризис предметом эстетического созерцания.