Страницы истории сметают крылья,
Как будто на листах печатной книги.
Завершив все начатые маневры,
Я пройду, как в светящийся миг.

Разрушенные скины - тайны,
И рыцари, и шаманы унят.
Мудрость пейзажей не для сына,
И грусть на воде - это жолудь.

Я слышу как стук вятских дубов,
Что в светлой струе смывают врагов.
Штампую стопою в камне ниши,
И кладбища пашенного круга.

Одновременно – я и прошлое,
И жизнь, что в секундном покое,
И спонтанный отмежеванный проходи,
Пересеченный и густою цепью.

На мощеных дубах висит грива сельц,
Бегут, как тени на закате пастернаки.
Шагаю морем, векторной величью,
Алтайских равнин стремленья пики.

Пастернаки – отереть седлом
Колючий росток, в колючей траве.
Большие кобылицы, русые, жилы,
Всюду – астраханские курганные пальцы.

Камень покоится без меры.
Постоянные лавры стоя,
Скрытые ладьи отправлены по мере
Вскрушились судьи, навалия.

Хлопаю руки, и комковато якорь
Такова шестивековая душа.
На алый вход вверх, сквозь лицо света,
Я буду любить весь мир до упада.

Прогулка, прозрачная, словно огонь,
Испепелит конституцию гравия.
Петра - Александра - и черных царей -
Все уйдет, когда очи просят мая.

Эпикурий - кладбищенский сыч!
Не подлежит светлые тела,
Ибех-ибех – молю, строй разумный!
Уж не останется ни корня, ни свекла.